Ричер кивнул. Поверхность стола Стивесанта напоминала надраенную до блеска палубу боевого корабля, готового в любой момент принять инспектирующего адмирала. Да тут и пылинка бы была совершенно не к месту.
– Наступает четверг, – продолжала тем временем Фролих. – Восемь часов утра, секретарь приходит на работу первой. Она сразу направляется к своему столу и начинает трудиться. К двери в кабинет Стивесанта даже не притрагивается. В восемь часов десять минут появляется сам босс. Он одет в плащ и держит в руке тоненький дипломат. Снимает плащ и вешает его тут же, на вешалку. Секретарь о чем-то разговаривает с ним, он ей отвечает, причем дипломат кладет на ее стол, видимо, обсуждая что-то. Затем открывает дверь своего кабинета и заходит внутрь. В руках у него ничего нет, поскольку его дипломат остался на столе у секретаря. Проходит четыре или пять секунд, и он выходит из кабинета. Зовет секретаря и просит ее войти. Они оба утверждают, что в это время лист бумаги уже лежал на его столе.
Нигли оглядела комнату, внимательно осмотрела дверь, стол и прикинула в голове расстояние от двери до стола.
– Это только их показания? – поинтересовалась она. – Или у вас есть подтверждение на пленках, заснятых камерами наблюдения?
– И то, и другое, – кивнула Фролих. – Каждый магнитофон ведет запись на свою пленку. Я просмотрела запись, и там изображено все точно так, как они рассказывали.
– Получается, что либо они вместе замешаны в этом деле, либо никто из них действительно не подкладывал эту бумагу.
Фролих кивнула:
– Я пришла к аналогичному выводу.
– Так кто же это сделал? – спросил Ричер. – Кого еще показывает пленка?
– Бригаду уборщиков, – ответила Фролих.
Она отвела их в свой офис и вынула из ящика стола три видеокассеты. Затем отошла к полкам, где между принтером и факсом примостился небольшой телевизор «Сони» со встроенным видеомагнитофоном.
– Это копии, – пояснила она. – Оригиналы заперты и хранятся в другом месте. Магнитофоны работают с таймерами, время записи каждой пленки занимает шесть часов. Мы ведем запись так: с шести утра до полудня, с полудня до шести вечера, затем с шести вечера до полуночи, с полуночи до шести утра, и все повторяется сначала.
Она отыскала пульт управления в ящике и включила телевизор, после чего вставила в видеомагнитофон первую кассету. На экране возникла слегка мутная картинка.
– Это вечер среды, – пояснила Фролих. – Запись на этой кассете идет с шести вечера до полуночи.
Изображение оказалось не совсем четким, и подробности размывались, но все же разглядеть то, что происходит на экране, было вполне возможно. Камера, расположенная за головой секретаря, захватывала все квадратное помещение. Секретарь сидела за столом и занималась телефонными звонками. Это была пожилая седая женщина. Дверь в кабинет Стивесанта на экране располагалась справа и была закрыта. Слева внизу на экране высвечивалась дата съемки и точное время. Фролих стала перематывать пленку вперед. Голова секретаря, комично подергиваясь, принялась беспрестанно поворачиваться направо и налево, а рука то поднималась, то опускалась, пока она звонила сама и отвечала на поступавшие звонки. На экране мелькнул какой-то мужчина, который принес пачку внутренней почты, затем он повернулся и быстро удалился. Секретарь рассортировала почту со скоростью автомата. Она раскрывала конверт за конвертом, расправляла листы бумаги, после чего к каждому письму прикладывала резиновый штамп.
– Что она делает? – поинтересовался Ричер.
– Отмечает время и дату поступления почты, – пояснила Фролих. – Это обязательная процедура при приеме корреспонденции. Так у нас заведено.
Левой рукой секретарь расправляла листки бумаги, а правой ставила на них штамп. От того, что пленка крутилась на большой скорости, секретарь больше походила на сумасшедшую. В нижнем углу экрана продолжало светиться одно и то же число, и только время записи постоянно менялось, да так, что его почти нельзя было зафиксировать глазом. Ричер отвернулся от телевизора и принялся разглядывать офис Фролих. Это был типичный кабинет правительственного работника, вариант гражданского помещения, в отличие от тех, где приходилось работать ему самому: исключительно простой, включающий в себя только все самое необходимое, и как бы насильно втиснутый в интерьер старинного здания. Темно-серый нейлоновый ковролин, пластмассовая мебель, белые провода, тянущиеся от аппаратуры. Стопки документов в фут высотой, разложенные повсюду, папки и листочки с записками, прикрепленные по стенам. В кабинете стоял стеклянный шкаф, внутри которого была собрана разнообразная справочная литература. Окна в комнате не было, но одно растение в пластиковом горшке на столе, с бледными листьями и почти засохшее, все же тянулось вверх, стараясь выжить в этих невероятных условиях. И никаких фотографий или других личный вещей, ничего постороннего, разве что в воздухе ощущался едва уловимый аромат ее духов, а стул оказался обитый материей, а не казенной кожей.
– Вот тут видно, как Стивесант уходит домой, – вставила Фролих.
Ричер снова повернулся к экрану и в углу увидел время записи: половина восьмого вечера. Стивесант на увеличенной скорости буквально вылетел из своего кабинета. Это был высокий мужчина, широкоплечий, чуть сутулый, с сединой на висках. В руках он держал свой дипломат. На видео босс перемещался с невероятной энергией. Он ринулся к вешалке, снял свой плащ, накинул его на плечи и вернулся к столу секретаря. Здесь он сказал ей пару слов и опрометью выскочил из комнаты, скрывшись с экрана. Фролих нажала на кнопку увеличения скорости, и секретарь принялась еще быстрей дергаться на своем стуле. Отметка времени на экране тоже вертелась как сумасшедшая. Вскоре семерка поменялась на восьмерку, секретарь вскочила со своего места, и в этот момент Фролих замедлила ход пленки, чтобы можно было просмотреть тот самый эпизод, когда секретарь заглядывает в кабинет Стивесанта. Та взялась за ручку двери, сунула голову в его офис, стоя при этом на одной ноге, затем отвернулась и снова закрыла дверь. После этого она взяла свою сумочку, зонтик, пальто и исчезла в глубине коридора. Фролих опять ускорила ход пленки, в углу экрана замелькали цифры, но на этот раз картинка оставалась неизменной. Спокойствие и неподвижность опустевшего кабинета так ничем и не сменились почти до конца пленки.